Знаменная семиография, по замечанию С. В. Смоленского, имеет две стороны; внешнюю - примитивную, общедоступную, и внутреннюю - сложную. "Крюковое письмо, - пишет он, - в величайшей степени просто для обычно-певческого обиходного его исполнения, ибо рассчитано на певцов самых простых, вроде заурядных дьячков и немудрствующих мирян - любителей пения. Это же крюковое письмо представляется значительно мудреной нотацией, когда его подробности служат для объяснения не одного только течения напева, но и оттенков его исполнения, а вместе с тем - и плана его музыкальной формы... Если вникнуть, почему и для чего при совершенно одинаковом последовании звуков пишется, например, то голубчик борзый, то переводка, то крюк, то параклит, то статья, то стрела простая и т.д., - то приходится разбираться уже в более тонких крюковых обозначениях; если же вникнуть, почему и для чего ставятся именно на определенных местах столицы или крюки, запятые или параклиты, распеваемые, по-видимому, одинаково, - как именно и с какой целью расположены единоначатие и единокончание певческих строк, то приходится разбираться уже в таинниках художественных форм песнопений, в планах их построения... Здесь мы входим уже в область высшей техники крюкового письма, ненадобной для успешного обиходно-дьячковского исполнения, но высокоинтересной для прояснения техники собственно-русского вдохновения". Сравнивая крюковую нотацию с линейной, Смоленский замечает, что последняя "в меру бедности своих обозначений" сходна со значением крюков для певцов, которые руководствуются только лишь примитивным значением знамен. "Знаменное письмо, - продолжает автор, - как уставная сторона в певческом искусстве, разъясняет указания более простые, прежде всего, внешние. Но более внимательное проникновение в наше крюковое письмо и то, что указано выше, искомое и действительно необходимое для певца (размер, скорость, конструкция) отыскивается в крюковых нотах... Именно нахождение знаков на своих местах и есть показатель музыкальной формы. Без оттенков при исполнении всякий напев теряет прежде всего свою живость: он мертвен - так же, как безжизненна, бесчувственна всякая сонная, однообразная речь в сравнении с ясной, одушевленной и выразительно сказанной речью... Кроме простоты крюков, живой еще в практике русских певцов, в них (в крюках) заключается еще и забытое ныне достоинство этой системы". Смоленский отмечает, что ныне иные певцы поют или по преданию, или по примеру других певцов: крюки дают им только высоту и длительность [2.11-2].

Обычно при чтении мы не обращаем внимания на синтаксис, так как мысль наша занята содержанием читаемого. То же надо сказать и о знаменном пении: крюковые знаки не могут заставить певца переживать исполняемое, но они являются обличительным напоминанием для певца нерадивого и руководством для любознательного. Они как бы рисуют то душевное состояние, которое испытывал когда-то сам песнописец - автор данного песнопения, и которое испытывает истинный певец-молитвенник, певец-подвижник, исполняющий его.

Крюковая певчая книга - это книга иллюстрированная в своем роде, "книга с картинами"; при хорошем знании характеристики знамен и их значений по ней можно легко распознать содержание песнопений, даже не читая их текста. Таким образом, крюковая книга, как и всякая книга вообще, может служить и "учебником" для начинающего в церковном пении ученика, и источником высших познаний в этой области для певца "совершенного". Какое же значение имеет крюковая нотация в нашем богослужении? Минуя исторические и археологические стороны, достаточно раскрытые историками и археологами нашего церковного пения, мы все же должны отметить, что наша знаменная семиография ведет свое начало от тех же источников, что и знаменная мелодия. То верно, что святой Иоанн Дамаскин не был изобретателем мелодии и семиографии, но, как замечает отец истории церковного пения в России профессор-протоиерей Д.Разумовский, "по преданию Греческой Церкви, форма музыкальных знаков преподобного Иоанна Дамаскина нисколько не отличалась от знаков пения, известных ныне певцам Константинопольской Церкви" [2.31, 48]. Но только ли как реликвия дорога нам знаменная семиография? Обратимся к ней за разрешением этого очень важного для нас вопроса.

Каждое знамя, взятое в отдельности, мы рассматриваем с двух сторон: во-первых, со стороны музыкально-теоретической, как графическое изображение звука в сравнении с аналогичными знаками современной общепринятой нотации; во-вторых, со стороны церковно-богослужебной, как своего рода фактор, уточняющий ту или иную мысль, передаваемую текстом и мелодией. Таким образом, в каждом знамени нас интересуют как физические свойства звука, им изображаемого (высота, сила, тембр, длительность), так и музыкально-грамматическое значение этого знамени в безлинейной (крюковой) семиографии. Но прежде чем говорить обо всем этом, необходимо выяснить вопрос о количестве знамен, чтобы отделить существенное от несущественного в знаменной семиографии. Вопрос этот важен еще и потому, что одним из главных аргументов, выдвигаемых противниками знаменной нотации, является утверждение о "бесчисленном множестве" знаков крюковой системы.