4. Об авторском и исполнительском достоинстве песнопений

После рефом XVII века в русской церковной атмосфере, испытавшей немалое западное влияние, можно заметить какую-то разобщенность разума и веры, школьного богословия и благочестия, учености и подвижничества: "Превращаясь в предмет исследований, богословская наука переставала быть разысканием истины, - говорил на сей счет прот. Георгий Флорофский в "Путях русского богословия". - ... И у многих верующих создавалась опасная привычка обходиться без всякого богословия вообще, заменяя его кто чем, Книгою правил или Типиконом, или преданием старины, бытовым обрядом или лирикой души. Рождалось какое-то темное воздержание или уклонение от знания, ... которое угрожало и самому духовному здоровью". [53]

Указанный подход вполне был унаследован в XX веке в области церковного пения. Стройная и глубоко продуманная система знаменного распева оказалась вытеснена не столько другой системой (ибо обиход используется преимущественно для изменяемых песнопений), сколько сложившимся в результате творчества и личных взглядов партесных композиторов набора авторских партесных произведений, написанных очень часто в различном стиле и для различных хоров. Мне не известно, насколько активными и удачными были попытки проанализировать ситуацию с партесным пением в конце XIX - начале XX века, в период наивысшего подъма русской богословской науки, был ли дан богословский анализ церковного партесного пения в сопоставлении со знаменным распевом. Но можно сказать с очевидностью, что после разгрома духовного образования в 1920-е годы к концу XX века в области церковного пения в Русской Церкви налицо та самая симптоматическая разобщенность богословия и практики: в большинстве приходов регенты руководствуются в выборе песнопений для церковной службы сиюминутным желаним, выбирая в соответствии со своим эстетическим вкусом из ограниченного набора имеющихся партесных произведений. В результате не редкость ситуация, когда служба получается составленной из песнопений различных стилей, темпов, словно из разноцветных лоскутков: Поэтому одной из первостепенных задач литургики представляется богословский анализ ситуации, сложившейся в области церковного пения.

Думаю, что такой анализ необходимо проводить в двух плоскостях, рассматривая пение в церкви, во-первых, с точки зрения авторства, и, соответственно, тех музыкальных особенностей, которые заложены в него автором и не зависят от исполнения конкретным хором (например, выбор стиля уже многое задает: будет ли это "простоестественный" партес, или "концертовый", и т.д.), а, во-вторых, с точки зрения исполнения данного песнопения конкретным хором.

Об авторском достоинстве знаменного и других традиционных распевов уже говорилось выше. Соборный богословский опыт был выражен в этих распевах конкретными, конечно, личностями, но многие из них, как в Византийской, так и в Русской Церкви, прославились своей подвижнической жизнью. Это и принесло традиционным распевам церковное признание и многовековое утверждение.

Что касается авторского достоинства партесных произведений в буквальном, узком смысле этого слова, то их авторами были люди очень разные, многие из которых не были укоренены в церковной традиции [54] (поэтому и притязали на то, чтобы вводить музыку итальянских светских опер в русское богослужение). [55] В отличие от традиционных напевов в авторских произведениях часто не соблюдается принцип зависимости мелодии от текста, что также существенно понижает их авторское достоинство.

Интересно, что продолжая свою мысль об отчужденности богословия и практической жизни, прот. Г. Флоровский указывает на возможные горькие последствия этого: "В самом духовном делании, и в келейной молитве, и в литургической соборности всегда остается соблазн и опасность психологизма, опасность выдать душевное за духовное. Этот соблазн может обернуться обрядовым формализмом или ласкательной чувствительностью. Всегда это прелесть". [56] И если постараться быть объективным, то можно заметить, что чрезмерное мелодическое усложнение знаменного распева, имевшее место в XVI-начале XVII веков в виде большого знаменного распева, таит опасность обрядового формализма. В то время как партесное пение не смогло избежать тенденции к ласкательной чувствительности. Именно в таком смысле характеризовал произведения Бортнянского святитель Игнатий (Брянчанинов): "характер "Херувимских" Бортнянского - : из них дышит утонченное сладострастие". [57]

Попытки преодолеть итальянское (а позже и немецкое) влияние, имели место в призведениях многих русских композиторов, изучавших древние распевы, чтобы использовавать приобретенное знание в своем творчестве. Некоторые из них осуществили гармонизацию мелодий древних песнопений, что в большой степени "воцерковило" партесное пение, хотя так и не смогло придать ему достоинств знаменного в силу заложенных в знаменом пении иных музыкально-теоретических предпосылок. [58]

Поэтому представляется уместным предложить для анализа авторского достоинства партесных произведений критерий, который часто используется в богословии при анализе вероучения того или иного христианского учителя. Как в последнем случае анализ строится на поверке соответсвия частного учения положениям Священного Писания и догматов Церкви, свормулированных на Вселенских Соборах и раскрытых в святоотеческой традиции, так и в случае с партесными произведениями для оценки их авторского достоинства уместно поверять песнопение по духу с духом древних, признанных Церковью, традиционых распевов (для русской Церкви таковым является знаменный), а также с церковным учением о молитве, выраженном в патристической традиции.

В заключение скажем об исполнительском достоинстве церковных песнопений. Как было показано в 1-ой главе, именно к богослужебному исполнению песнопений церковное предание предъявляет канонические требования, имеющие авторитет постановления Вселенского Собора. Были указаны конкретные черты требуемого от исполнителей: петь внимательно, негромко, с умилением и благоговением, не теряя страха Божия и смирения.

Однако не всегда церковные исполнители придерживаются указанных правил. И причиной этого являются некоторые распространенные (отчасти даже привычные, но от этого не менее опасные) общие недостатки, имеющие место в клиросной практике. Их и рассмотрим.

Зачастую имеет место подмена критерия, предъявляемого к певчим: от них требуют музыкального профессионального мастерства, но не придают значения личному благочестию. Однако исторически отсутствие грубых пороков и стремление к нравственной жизни было непременным условием допущения певчего к пению в хоре: "По обычаю, издревле водворившемся в церквах Божиих, служители Церкви приемлемы были по испытании со всякой строгостию и все поведение их прилежно исследуемо было: не злоречивы ли, не пьяницы ли, не склонны ли к ссорам, наставляют ли юность свою", - писал еще в IV веке святитель Василий Великий в одном из своих посланий, признанных Церковью каноническими. [59]

Понятно, что певчие, которые в древности были посвящаемы в степень церковнослужителя-певца, и к которым поэтому предъявлялись требования как к клирикам, являются конечным звеном в цепочке, позволяющей осуществить богословие в звуке и настроить верующих на молитву. [60]

Присутствие на клиросе маловерющих или не заботящихся о своем благочестии певчих разрушительно дейтвует на духовную обстановку в целом. Поэтому необходимо, чтобы наряду с профессиональным нравственный критерий подбора певчих церковных хоров вновь стал руководящим.

Из общих недостатков, проистекающих из факта падшей человеческой природы и трудности духовного делания, на первом месте стоит нерадивое отношение певчих к богослужению. Его очень хорошо иллюстрирует историк И. Хрущов, описывающий трудности, с которыми на первых порах столкнулся в своем монастыре прп. Иосиф Волоцкий, заимствуя при этом сведения из "Сказания о монастырях земли Русской" преподобного: "Игумену трудно было поддерживать благочиние и пристойность во время богослужения: монахи входили в разговоры с мирянами, прислонялись спиною к стене. Утомленные долгим стоянием, певчие и чтецы уходили из церкви под предлогом прохладиться; в их отсутствие натупало время читать или петь - петь и читать было некому". [61] Об опасности нерадения и малодушия, в случае привыкания к нему и попущения его, святитель Василий Великий говорит в том же послании: "Весьма болезную, что правила отеческие оставлены и всякая строгость изгнана из церквей. И боюся, чтобы дела церковные не пришли в совершенное замешательство, когда сие малодушие мало по малу далее будет идти своим путем". [62] И эта опасность подстерегает Церковь и в IV, и в XV, и в XX веке.

Наиболее частым проявленим нерадения певчих являются рассеянность и разговоры во время службы. Чтобы показать, насколько важное значение придавали святые отцы борьбе с этим пороком, приведу красноречивую цитату из творений святителя Иоанна Златоустого:

"Подлинно, здесь ... господствует еще некоторое другое тяжкое зло, - говорит он. - Какое же именно?

Придя сюда для того, чтоб беседовать с Богом и возносить Ему славословие, а потом, оставив Его, каждый обращается к стоящему рядом и начинает разговаривать о делах, происходящих дома, на торжищах, в народе, на зрелищах, в войске, о всех делах общественых и частных.

Заслуживает ли это прощения?

Беседующий с земным царем говорит только о том, о чем тот хотел бы слышать и о чем он сам предлагает вопросы; если же осмелится упомянуть о чем-нибудь другом, вопреки его желанию, то подвергнется тяжкому наказанию. А ты, беседуя с Царем царствующих, Которому с трепетом служат ангелы, оставив беседу с Ним разговариваешь о грязи, о пыли, о паутине (ибо таковы настоящие дела)? Какое ты понесешь наказание за такое пренебрежение? Кто избавит тебя от такого наказания?

"На кого воззрю, - говорит Господь, - токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих" (Ис. 66:2). Бог не хочет, чтобы мы беседовали с Ним и вместе с тем разговаривали между собой, чтобы, оставив беседу с Ним, вели разговоры о предметах настоящих и грязью оскверняли жемчужины. Он считает это обидой для Себя, а не славословием.

Если же кто будет нарушать эту заповедь, то мы будем заграждать ему уста, преследовать его, как врага нашего спасения и выгонять его вон из ограды святой церкви. Поступая таким образом, мы легко загладим прежние грехи свои, и Сам Господь будет ликовать среди нас со святыми ангелами и раздавать каждому венцы за благочестие". [63]

Преп. Иосиф Волоцкий установлению благочиния во время богослужения придавал очень большое значение, склоняясь даже к мысли, что "нечестие следует смирять жезлом. В своем уставе он приводит в пример св. Венедикта, который бил жезлом брата, беседовавшего во время пения". [64] В данном случае строгость наказания, даже сделанная с поправкой на строгость обычаев монашеской жизни, свидетельствует о большой опасности разговоров во время молитвы. [65]

Вопрос об устроении благочиния на церковной службы выходит за рамки темы данной работы. Установление порядка непросто, но достижимо, о чем свидетельствует пример того же преподобного Иосифа Волоцкого. Спустя некоторое время в его монастыре ситуация изменилась к лучшему. Как повествует И. Хрущев, "в церкви и на молитве уставом запрещалось "ноги о ноги переставляти, преходити от места и осланятися спиною". Строгость обычаев поддерживали поставленные Иосифом надзиратели из опытных старцев. Они становились у дверей во время богослужения, наблюдали, чтобы монахи без особой крайней нужды не выходили из церкви, будили дремавших от утомления" и т.п. [66]

Таким образом, не подлежит сомнению, что вопрос о церковном пении, которое соответствовало бы требованиям соборной и святоотеческой традиции, лежит в плоскости духовного делания и находится в ряду важнейших вопросов церковной жизни. Поэтому, как и в духовной жизни, здесь необходим подвижнический настрой и важен закон поверки своих действий церковным преданием. Свидетельством истинности церковных правил является святость составивших их отцов, порожденная строгим соблюдением евангельских заповедей и подтвержденная Церковью соборно. Святоотеческие правила, выражающие квинтэссенцию предания, как и заповеди Христовы, имеют не запретительный, а направляющий характер, указуя путь ко спасению. Они, также как и заповеди Христовы, удобны для соблюдения: "Ибо это есть любовь к Богу, чтобы мы соблюдали заповеди Его, и заповеди Его не тяжки" (1 Ин. 5:3). Последуем же святым отцам и в вопросе церковного пения, не смущаясь противления, возникающего от влияния мира сего на Церковь, "ибо, - говорит святый апостол и евангелист Иоанн Богослов, - всякий, рожденный от Бога, побеждает мир.И сия есть победа, победившая мир, вера наша" (1 Ин. 5:4).

г. Самара, 8 января - 4 марта 1994 г.
(переработано: Самара, 25 июля - 11 августа 2002 г.) [67]

ПРИМЕЧАНИЯ

[53] Прот. Г. Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1937, гл. IX, 2.

[54] о скептицизме в вере, присущем, например, П.И. Чайковскому (на материалах его писем) см.: Кутузов Борис. От юности моея мнози борют мя страсти... // НГ-религии, 11.06.1999. Там имеется, в частности, очень любопытное признание П.И. Чайковского своей богатой покровительнице Н.Ф. Фроловской (фон Мекк): "Ваши сомнения так же сильны, как и мои, - пишет он, - мы одинаково с Вами плывем по безбрежному морю скептицизма, ища пристани и не находя ее... С одной стороны я еще связан крепкими узами с Церковью, с другой - я, подобно Вам, давно уже утратил веру в догматы..." Примечательно, что, как следует из его писем, церковную музыку он сочинял в периоды творческого застоя: "Я влачу теперь жизнь серенькую, без вдохновений, без радостей, - писал он в 1881 г. - ... Перекладываю теперь с "Обихода" коренное пение всенощной службы на полный хор".

[55] "...начинают многие понимать, что итальянское пение не идет для православного богослужения, - писал в середине XIX века святитель Игнатий (Брянчанинов). - Оно нахлынуло к нам с Запада и несколько десятилетий тому назад было в особенном употреблении. Причастный стих был заменен концертом, напоминавшим оперу. Ухо светского человека, предающегося развлечениям и увеселениям, не поражается так сильно этою несообразностию, как ухо благочестивого человека, проводящего серьезную жизнь, много рассуждающего о своем спасении и о христианстве...

Весьма справедливо святые отцы называют наши духовные ощущения "радосто-печалием": это чувство вполне выражается знаменным напевом, который еще сохранился в некоторых монастырях и который употребляется в единоверческих церквах. Знаменный напев подобен старинной иконе. От внимания ему овладевает сердцем то же чувство, какое и от пристального зрения на старинную икону, написанную каким-либо святым мужем. Чувство глубокого благочестия, которым проникнут напев, приводит душу к благоговению и умилению. Недостаток искусства - очевиден, но он исчезает пред духовным достоинством. Христианин, проводящий жизнь в страданиях, борющийся непрестанно с различными трудностями жизни, услыша знаменный напев, тотчас находит в нем гармонию со своим душевным состоянием. Этой гармонии он уже не находит в нынешнем пении Православной Церкви. Придворное пение, ... ныне взошедшее во всеобщее употребление в православных церквах, необыкновенно холодно, безжизненно, какое-то легкомысленное, срочное! Сочинения новейших композиторов выражают настроение их духа, настроение западное, земное, душевное, страстное или холодное, чуждое ощущения духовного". (Свят. Игнатий (Брянчанинов), еп. Кавказский и Черноморский. Понятие о ереси и расколе // "Православный христианин", 5-7). Таково свидетельство человека, стяжавшего Духа Божия и причисленного нашей Церковью к лику святых!

[56] Прот. Г. Флоровский. Пути русского богословия, там же.

[57] Свт. Игнатий (Брянчанинов). Христианский пастырь и христианский художник // "Москва", 1993, 9, с. 169. Интересна, хотя и менее авторитетна по сравнению со словами святого, оценка современого исследователя: "показательно песнопение Веделя "Покаяния отверзи ми двери", религиозно-субъективный драматизм которого доведен до крайнего предела. Разве имеют что-то общее с православием религиозные исступления, претендующие на харизматические дарования?" (Кутузов Б. П. Возрождать ли нам знаменый распев? // ЖМП, 1993, 3, с. 71).

[58] Святитель Игнатий (Брянчанинов) так писал об этом: "Некоторые, заметив, что западный элемент пения никак не может быть соглашен с духом Православной Церкви, справедливо признав знаменитые сочинения Бортнянского сладострастными и романическими, захотели помочь делу. Они переложили, с сохранением всех правил контрапункта, знаменный напев на четыре голоса. Удовлетворил ли труд их требованию Церкви, требованию ее духа? Мы обязаны дать отрицательный ответ. Знаменный напев написан так, чтоб петь одну ноту (в унисон), а не по началам (parteses), сколько бы певцов ни пели ее, начиная с одного певца. Этот напев должен оставаться неприкосновенным: переложение его есть непременно искажение его. Такой вывод необходим по начальной причине: он оправдывается и самим опытом. ... Изменение характера ... заметно во всех переложениях знаменного напева и других церковных древних напевов. В некоторые переложения трудившиеся в них внесли свой характер, уничтожив совершенно церковный характер: в них слышна военная музыка, как, например, в "Благослови, душе моя, Господа", коим начинается всенощная. Отчего так? Оттого, что переложение совершалось под руководством военного человека, человека вполне светского, образовавшего свой вкус по музыке антицерковной, вносившего поневоле, по естественной необходимости свой элемент в элемент чисто церковный знаменного напева.

Знаменный напев должен оставаться неприкосновенным: неудачное переложение его знатоками музыки доказало эту истину. От всякого переложения характер его должен исказиться. ... Никакой благоразумный человек, знающий отлично иностранные языки, не решится на перевод с них математической книги, не зная математики. Отчего же не придерживаться того же благоразумия относительно церковного пения тем знатокам музыки, которые чужды благодатного духа церковного, даруемого Богом за глубоко благочестивую жизнь. Таково суждение не какого-либо частного человека, таково суждение Православной Церкви. Святой Дух возвестил, что песнь Господня не может быть воспета "на земли чуждей" (Пс. 136:4). Неспособен к этой песни не только сын мира, но и тот глубоко благочестивый христианин, который не освободил еще от ига страстей своего сердца, сердце которого еще не свободно, еще не принадлежит ему, как порабощенное грехом" (Свят. Игнатий (Брянчанинов), еп. Кавказский и Черноморский. Понятие о ереси и расколе // "Православный христианин", 5-7).

[59] Святаго Василия Великаго к хорепископам каноническое послание (правило 89) // Книга правил..., с. 349.

[60] Высота требований к певчим как к клирикам и христианам вообще видна из предписаний Устава: "Безчинный вопль поющих в церкви - не прияти того к церковному пению. Такоже и прилагаяй к церковному пению неприятен есть. Да извергнутся сана своего и паки в церкви да не поют. Подобает бо пети благочинно и согласно возсылати Владыце всех и Господу славу, яко едиными усты от сердец своих. Преслушающии же сия вечней муце повинни суть, яко не повинуются святых отец преданию и правилом" (Тvпiконъ, сiесть Уставъ. Глава 28 "О безчинных воплех". Издание Св.-Троицкой Сергиевой Лавры, 1992, лист ~лз(37), оборот).

[61] И. Хрущов. Исследование о сочинениях Иосифа Санина преподобного игумена Волоцкого. [б/м,] 1868, [репр.: б/м, б/г,] с. 56.

[62] Книга правил..., там же.

[63] Свт. Иоанн Златоуст. Из 1 беседы на слова "И бысть в лето..." // Собр. поучений, том 1, с. 181-182.

[64] И. Хрущов. Исследование..., с. 61.

[65] Нелишне заметить, что праздные беседы на службе запрещены и богослужебным Уставом: "Потребно есть ведети и сие братиям, еже не творити бесед стоящим в лицех [хорах - Д.Ю.] церковных: всяко бо и сие возбранено от святых отец" (Тvпiконъ, сiесть Уставъ. Глава 30 "О еже не творити бесед в церкви". Издание Св.-Троицкой Сергиевой Лавры, 1992, лист ~лз(37), оборот).

[66] Хрущов И. Исследование..., с. 60.

Однако в современной прп. Иосифу церковной жизни можно найти примеры и того, что в некоторых монастырях не удавалось установить благочиние. "Строгий подвижник того времени, Паисий Ярославов, игумен монастыря Троицы-Сергия, оставил игуменство потому, что не мог обратить монахов на путь благочестия, на молитву, на пост. "Бяху бо тамо бояре и князи постригшеися и не хотяху повинутися", - говорит 2-я Софийская летопись" (там же, с. 57).

[67] Работа была написана в 1994 году в бытность мою студентом СГАУ, когда, будучи певчим одного из церковных хоров, я пришел к необходимости проанализировать увиденную клиросную практику с точки зрения святоотеческого учения и церковного предания. Летом 2002 г. я нашел уместным набрать этот очерк на компьютере, переработав стилистически и отчасти содержательно основной текст и добавив несколько примечаний.