В Божественном плане Домостроительства судьбы целых народов и отдельных личностей рассматриваются одинаково (Втор. 32, 8; Дан. 10, 13, 20-21; Мф. 18, 10; Деян. 12, 1). Каждый народ, как и каждый человек в отдельности, призван трудиться в деле созидания Царствия Божия, внося свой посильный вклад посредством умножения своих талантов (Мф. 25, 28-29). Обращаясь к иудейским старейшинам и книжникам в притче о злых виноградарях, Спаситель сказал: "... отимется от вас царствие Божие, и дастся языку (а не языком) твоярщему плоды Его" (Мф. 21, 43). В заключительных словах притчи о талантах Господь ясно дал понять, что в обеих этих притчах заключается одна и та же идея: разница будет только в количестве (Мф. 25, 29-30). В своем обращении к иудейским начальникам Спаситель имел в виду не новых вождей, и не языческие народы вообще, которые в будущем примут Его Божественное учение, а один определенный народ. Он не назвал его по имени, равно как не сказал ничего и о том, как и когда состоится эта передача Царствия Божия, будет она единственной в мировой истории или многократной - пророчество есть пророчество, - но история дала вполне ясный ответ на этот вопрос в последующих событиях. С пленением вавилонским народ еврейский был лишен всего: суверенитета, родины, и даже богослужения (Пс. 136, 4), но "священный огонь" Царствия Божия еще оставался у этого народа, благословение первородства среди народов мира принадлежало ему. По мере раскаяния народа ему было возвращено отечество и восстановлено богослужение. Когда же народ этот отверг Мессию, - он был лишен и отечества, и богослужения, и самого Царствия Божия, хотя и не на всегда, а дондеже скончаются времена язык (Лк. 21, 24).

Историческое "знамя" Царствия Божия было передано яже от язык Церкви. Очищенная крещением страдания в эпоху гонений, Церковь Христова впервые получила право на легальное существование в государстве византийском: языком, "творящим плоды Царствия Божия", стал, таким образом, народ греческий. В царствующем граде Константинополе слились две столицы древнего мира: церковная (Иерусалим) и политическая (Рим). В пределах могущественного византийского государства возрастало и совершенствовалось вселенское Православие. Византизм и Православие стали почти одинаковыми понятиями: первый характеризовался вторым и наоборот... Православие византийское - это значит святоотеческое, вселенское. Но всему бывает свое время. Творец и Промыслитель мира, определяющий все мерою и числом (Прем. 11, 21), назначил время, когда Византия должна была передать свое "первородство" другому народу.

В то время как Византия, исполнившая предназначенное ей в Божественном плане Домостроительства, стала приближаться постепенно к своему закату, на земном шаре появилось новое православное государство - будущая великая Россия, наша страна. Оно, как и Византия, росло и развивалось вместе со своим Православием, принятым от нее. Ко времени падения Константинополя это было сильное государство с первопрестольным градом Москвой и автокефальной Церковью во главе с митрополитом Московским. Было ясно, что хранителем вселенского Православия Промысел Божий избрал русский народ, который и должен был стать благословенным народом-первенцем, прямым преемником Византии. Все это очень хорошо сознавали и чувствовали лучшие люди того времени, причем, не политики и завоеватели, а старцы - подвижники Святой Руси, "очищенными смыслами" и благодатным даром духовного зрения воспринимавшие настоящее и будущее. Один из них, старец Псковского Елеазарова монастыря Филофей писал Великому князю Московскому: "Церковь древнего Рима пала вследствие принятия Аполлинариевой ереси. Двери Церкви второго Рима - Константинополя рассекли агаряне. Сия же Соборная и Апостольская Церковь нового Рима - державного твоего царства, своею христианскою верою, во всех концах вселенной, во всей поднебесной, паче солнца светится. И да знает твоя держава, благочестивый Царь, что все царства православной христианской веры сошлись в одном твоем царстве, един ты во всей поднебесной христианский Царь"* .

Русский народ так впитал в себя Православие, так вжился в него, что кажется, будто он был специально создан Промыслом, предуготован для завершения полноты вселенского Православия, для окончательного его устройства.

Еще в первом отзыве послов князя Владимира о византийском богослужении обнаружилась русская духовная чуткость, исключительная способность к восприятию небесного. Уже это одно говорит о великом будущем нашего Православия. Прошло пять веков. Русский человек расширил византийское Православие в меру широты своей души. Средние и малые праздники греческого богослужебного круга, такие, например, как память святого пророка Божия Илии, стали для него великими. Не удивительно, что и праздник Покрова Пресвятой Богородицы, почти забытый греками, стал у нас на Руси великим праздником: русская душа поняла идею покрова Церкви, олицетворяемой Богоматерью, первой Христианкой мира, единственным Существом, достойно принявшим и Самого Спасителя, и Его Божественное учение (Лк. 1, 38; 2, 19). Вера и любовь русского народа, с одной стороны, и ответ Самой Богоматери - Ее благодатное промышление - с другой стороны, выразились исторически во множестве явленных Ее икон, прославленных на Руси. Из 153 икон, значащихся в календаре Русской Православной Церкви, 109 икон -русского происхождения.**

При всех своих самоочевидных достоинствах и преимуществах, наша отечественная Церковь никогда не притязала на гегемонию: ее первоиерарх никогда не именовался громкими эпитетами "вселенский", "всеправославный" и т.п. Он всегда именовался "Московским и всея Руси" как первенствующий "епископ народа" [34 Апостольское правило], несмотря на то, что Русская Церковь превосходила и превосходит прочие автокефальные Церкви и по территории, и по количеству верующих, и в экономическом отношении, и в самом Православии. Такое глубочайшее смирение можно назвать "союзом совершенств" русского Православия. Само собой разумеется, что после всего этого нет и не может быть речи о национализме. Русский народ скорее можно упрекнуть в обратном: его смирение в отношении своего Православия (да и вообще всего русского) часто наносит ущерб самому Православию и любви к Родине вообще. Но об этом речь будет ниже.

Национальное величие русского Православия не могло не отразиться в богослужебной мелодии. Именно этим можно объяснить совершенство нашего знаменного распева, которому так удивляются исследователи. Знаменный распев является мелодическим расцветом вселенского Православия в России. Ни в одном из прочих древних распевов, принятых нашей Церковью, нет той полноты, какую слышим мы в распеве знаменном.

Знаменная мелодия, как нам уже известно, создана для богослужебного текста, поэтому она неразрывно с ним связана. Это засвидетельствовано многими исследователями знаменного распева. "Ритм церковной мелодии, - пишет профессор-протоиерей Д.В.Разумовский, - то есть ритм словесный, заключается в тексте священных песнопений, для которых и назначается гласовая мелодия" [2.32, 15]. "Церковное пение, - указывает И.И.Вознесенский, - не имеет самостоятельного музыкального значения, как пение светское, а только служебное... Отчетливое выражение мысли достигается через разделение мелодии на части и остановки, сообразно делению текста... Напевы знаменного распева составляют тоническую речь для выражения мысли и чувства... Соответствие отделов мелодии членам предложений не может быть точным и однообразным, так как при построении мелодии не имелись в виду правила позднейшего синтаксиса, но приблизительное соответствие несомненно" [2.8, 5, 6, 156, 176]. Но обстоятельнее всех их рассуждает В.М.Металлов: "Мелодии знаменного распева в своем движении и остановках почти всегда подчиняются движению священной речи или смыслу текста песнопений. В местах описательной речи текста мелодия знаменного распева почти приближается к речитативу. В местах богословствования о возвышенных и глубоких тайнах дела спасения человека, в речи о Божественных Лицах Святой Троицы, о Пресвятой Деве Марии, о священных событиях из жизни Пресвятой Девы и Ее Божественного Сына, напев этой части песнопений возвышается до удивительно разнообразного, высокохудожественного, иногда едва уловимого ритмического и мелодического движения...". Автор приводит несколько примеров так называемых "фитных украшений", стоящих в этих местах, и продолжает: "В ирмосах, текст которых большей частью исторического характера, мелодия обыкновенно проста и приближается к речитативу. В песнопениях двунадесятых праздников она более изысканная и торжественная, чем в песнопениях обыкновенных праздников и дней воскресных. В местах, где религиозное чувство, выражаемое в тексте, возвышается, мелодия знаменного распева стремится вверх и ускоряет движение; в местах же, где выражается текстом угнетенное состояние духа, настроение покаянное и глубокая мольба, мелодия вращается в низшей певческой области, в ритме замедленном, в движении умеренном, в характере строгом" [2.20, 37-39]. Автор приводит несколько примеров в подтверждение своих положений; но здесь, кажется, и без примеров все ясно. Достаточно взглянуть на знаменную мелодию даже в квадратной нотации - и все становится понятным. Знаменная мелодия настолько "сжилась" с богослужебным текстом, так вросла в него, что не читая текста, нетрудно бывает определить его содержание по одному лишь рисунку мелодии. Текст в знаменной мелодии - как душа в теле. И как по выражению лица молящегося человека и по его телодвижениям мы иногда читаем (хотя и неясно) его душевное состояние, так и по движению молитвенной мелодии, графически изображенной, мы можем распознать содержание богослужебного текста, породившего эту мелодию.

* Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофен и его послания. Киев, 1901. с. 767
** Сведения приведены по Православному церковному календарю на 1969 год.