"Сказание о седми свободных мудростех" - это похвала в честь научных дисциплин, с древних пор преподававшихся и изучавшихся в учебных заведениях Европы. Это - грамматика, диалектика, риторика, музыка, арифметика, геометрия, астрономия. Анонимный автор "Сказания" с восторгом описывает достоинства каждой, ее содержание, ее необходимость в жизни, не чуждаясь иногда и ссылок на божественный промысел,- это было естественно в идеологических условиях XVII века. Язык "Сказания" торжественный, проникнутый пафосом убежденности, что должно было действовать на читателя самым увлекательным образом. Цветы красноречия XVII века привлечены здесь для наилучшего внедрения мысли в умы современников.

Долгое время "Сказание" считалось, а некоторыми учеными и до сих пор считается переводом с латинского языка труда неизвестного автора[1]. Однако, странное дело, никто не мог указать ни одного оригинала, хотя бы в отдаленной степени приближающегося к тексту "Сказания". Между тем по многим признакам оно должно быть атрибутировано русскому писателю. Прежде всего это ряд панегирических высказываний о России и русском языке, естественных в устах русского человека: Россия - "светлосиятельное государство", пресветлая "великая держава"; русский язык - "сладчайший". Постоянны однокоренные обороты: "чтущаго мя почту и любящаго мя возлюблю", "иже бо аще кто мыслит и помышляет, или мудрит и мудряет, или умничает и думничает" и подобные этим. Текст в большинстве имеет неравносложную стиховую структуру, свободно меняет размер и иногда рифмуется. Часто встречаются параллельные эпитеты, столь свойственные стилю русской учительной литературы того времени; наконец, само восторженное восхваление научных знаний по избранным дисциплинам, вполне необходимое на Руси,- это тоже один из признаков русского происхождения "Сказания". Для сравнения укажем, что, например, в итальянском трактате XV века Паоло Верджерио (1370-1444) "О благородных нравах и свободных науках" характер изложения совсем иной - спокойно-рассудительный. Много говорится о важности образования с юных лет, так как в старости "этого достичь нелегко", о пользе чтения книг, их ценности и невосполнимых утратах, происшедших в прошлом. Наконец, автор обращается и к семи свободным наукам - философии (не к грамматике), диалектике, риторике, музыке, арифметике, геометрии и астрономии, - перечисляя их достоинства с большей или меньшей подробностью (арифметика и геометрия только упомянуты) и сохраняя все тот же спокойный тон[2]. Русский панегирик в честь свободных мудростей связывает воедино восторженность по отношению к науке с сильным патриотическим чувством - в этом его самобытность, неповторимость.

Семь свободных мудростей изучали и в Византии, о чем известно по житию Константина-Кирилла Философа, одного из братьев-просветителей славян[3]. Житие его широко бытовало в русской средневековой литературе, следовательно, известно было и о семи свободных мудростях. Они были усвоены и на Украине,- так, предисловие к "Грамматике доброглаголиваго еллинословенского языка" (Львов, 1591) говорит о "лествице по чину учений", которую "трудолюбивые достигают - диалектики, риторики, мусики, арифметики, геометрии и астрономии"[4].

Русские азбуковники иногда включали "Сказание" в качестве заключительного раздела, как об этом пишет Д. Л. Мордовцев (1830-1905) в исследовании "О русских школьных книгах XVII века" (М., 1862). Но в других случаях составители азбуковников, напротив, относились отрицательно к изучению наук, особенно к математической группе, причисляя их к "отреченным книгам". В Азбуковнике XVII века читаем следующее: "Мафиматийския [математические] книги, сиречь отреченныя книги, их же есть 4: арифиматикии (арифметики], мусикии, геометрии, антрономия [астрономия]... мусикия, в ней пишет песни и кощуны бесовския, их же латини припевают к мусикийских орган согласию, сиречь к гудебных сосуд свирению и играм. Но вся сия четыре книги предреченныя прокляты суть отцы и отреченны"[5].

Таким образом, сталкивались две противоположные концепции в отношении семи свободных наук - одобрительная и отрицательная (подробнее об этом сказано в описании азбуковников).

"Сказание" многократно переписывалось и полностью, и по частям, то есть по отдельным дисциплинам, поскольку каждой из них посвящалось свое похвальное слово, литературно законченное.

В 1648 году первый раздел "Сказания", "Грамматика", вошел в состав московского издания "Грамматики" украинского ученого Мелетия Смотрицкого - свидетельство популярности и авторитетности "Сказания" и его отдельных разделов.

В обстоятельном историко-библиографическом исследовании А. И. Иванова "Литературное наследие Максима Грека" рассматривается вопрос о возможной принадлежности "Грамматики" из "Сказания о седми свободных мудростех" перу Максима Грека (ок. 1475-1556)[6]. Автор отрицает атрибуцию всех мудростей Максиму, но первая из них, "Грамматика", могла, по его мнению, быть им написана. В то же время поддерживается мысль А. X. Востокова о том, что "Сказание" ("сии семь предисловий") принадлежало одному писателю[7]. Такое противоречие оставлено без разрешения. А.Иванов указывает публикацию первой мудрости в 1618 году в качестве предисловия к "Грамматике" Мелетия Смотрицкого на л. 40-44. Между тем труд Смотрицкого вышел в Евю (ныне Вевис) лишь в 1619 году,- по-видимому, тут вкралась ошибка[8].

В настоящее время мы располагаем пятью рукописными экземплярами "Сказания" с полным текстом всех семи похвал, в некоторые сборники включены похвалы отдельным наукам, что говорит о достаточно широком распространении этих сочинений, об использовании их, по-видимому, в образовательных целях. Так, справщик Печатного двора иерей Никифор Симеонов переписал для себя "Диалектику" с предисловием, которое не вошло в полное "Сказание" ("Сказание вкратце предисловия диалектики. Книга диалектичныя глубины, сиречь языка нашего от сердца свободное глаголание... Что чюдитеся и на мя зряще помышляете")[9]. Переписывалась отдельно и "Четвертая мудрость - мусика"[10].

Всего нам известны семь рукописей, содержащих "Четвертую мудрость", из них наиболее ранняя (ГИМ, Чудовское собр., № 298) датируется 30-ми годами XVII столетия[11], что дает основание отнести "Сказание" к первой трети этого столетия, хотя не исключено и более раннее его происхождение.

Всем необходимая, всеми любимая, доставляющая людям радость - такова музыка, по мнению автора "Четвертой мудрости",- взгляд широкий, реалистический, не ставящий пределов проявлениям музыки, но не затрагивающий музыки печальной, скорбной. Музыка придает звукам красоту и долготу, то есть, на современном языке, имеет определенную форму, естественно развивающуюся. Любопытно, что начальные фразы "Четвертой мудрости" говорят о громогласности музыки: "утвержайте [вариант: утверждайте] очи, отверзайте уши, ускоряйте духи [дыхание], егда бо возшумлю, тогда вся умы возбужду"[12]. Здесь, видимо, предполагается звучание громких инструментов, известных по описаниям в литературных источниках. Далее автор различает музыку слышимую ("естествогласную") и неслышимую ("богогласную"), то есть придерживается не только реалистического, но и метафорического понимания музыки. Слышимая музыка разделяется на общую и особенную, то есть на коллективную, образуемую согласием многих голосов, многих звуков, и индивидуальную, "егда случится по единому гласу коемуждо органу особно глашати"[13]; воображаемая (неслышная) музыка не подлежит разделению.

Выделение "богогласной" музыки в отдельную рубрику показывает, что автор придерживался толкования древних писателей, которые пение и игру библейского Давида трактовали метафорически и связывали их с нравственными вопросами. Так, Григорий Нисский (ок.335 - ок.394) писал, что "коль скоро все, что соответствует природе, доставляет ей отраду, и поскольку установлено, что музыка сродни природе, именно в этом и состоит причина того, что великий Давид примешал к нравственному учению мелодию и как бы оросил возвышенные догматы медвяной сладостью, доставляющей нашей природе возможность некоторым образом созерцать и врачевать самое себя. Это врачевание состоит в гармонической соразмерности образа жизни, к которой, как мне представляется, без слов и прибегая к загадкам, зовет нас мелодия. Быть может, мелодия есть не что иное, как призыв к более возвышенному образу жизни"[14]. "Безыскусственный напев сплетается с божественными словами ради того, чтобы само звучание и движение голоса изъявляло скрытый смысл, стоящий за словами, каков-бы он ни был"[15].

Вопрос о пении как услаждающем жизнь человека искусства занимал писателей и в средние века, что находим, например, в пандектах (узаконениях) Никона Черногорца (2-я половина XI века): "пес(н)ь убо многых в преисподняя земли сведе не токмо мирскиа нъ священники в блуды и в страсти многых потопи, пение бо чяд [о] мирскым есть того бо ради събираются людие в церквах. Помысли чадо колико чинов аггелских на небесех и не пишется о них яко с охтоихом поють"[16]. ("Пение многих привело в ад, не только светских, но и священников, потопило многих в блуде и страстях. Пение, чадо, светским людям привычно, ради него собираются в церквах. Подумай, чадо, сколько ангельских чинов на небесах, но не пишется, что они поют по Октоиху".)

В утверждении этой, самой общей роли музыки в жизни человека заключается и главная идея "Четвертой мудрости": музыка необходима человеку, созданная его же гением, она входит в его сознание. Этой идее подчинена простейшая классификация музыкальных явлений: отделив воображаемую музыку от слышимой, автор подчеркивает важнейшую роль последней. Так она оказывается поднятой на высоту художественно-философского обобщения.

"Четвертая мудрость" - первый русский трактат, давший эстетическое обоснование выдающейся роли музыки в жизни общества. Мысли автора еще скованы образами религиозного характера, но начало реалистического понимания музыки положено и далее будет развиваться[17].

"Сказание о седми свободных мудростех" послужило основой для составления в 1675 году Николаем Спафарием (1636-1708) и переводчиком Петром Долгово "Книги избранной вкратце", опубликованной в наше время в составе "Эстетических трактатов" Спафария[18]. Спафарий ввел общее предисловие и отдельные предисловия к каждой мудрости, а также переменил их местами. Четвертая мудрость "мусика" оттеснена на пятое место и получила, как и все прочие, название "художества".

Предисловие Спафария к мусике содержит ряд важнейших музыкальных понятий, которые в России получили развитие значительно позже, более чем через сто лет, например в работах Н. А. Львова конца XVIII - начала XIX века. Среди них: гармония (армониа), мелодия, лады - дорийский, лидийский, фригийский, контрапункт (противу срока[19]).

Мелодия определяется Спафарием в нескольких выражениях: как "песнествование", как "единопение" и "художественное расположение" звуков по интервалам - примы, секунды, терции ("единицею, двоицею и троицею мусикийскими"). В отличие от мелодии контрапункт слагается из двух, трех, четырех и т. д. голосов ("мелодиа... сложенная, яже нарицается противу срока, яко зрятся во двоице пении, трипении, четырепении и проч.").

В музыке, говорит Спафарий, необходимы "образ и движение".

"Образ" - это, по-видимому, эквивалент понятия модус, лад; названы те лады, которые в первых тонах имеют различное соотношение секунд: большая-малая (дорийский), большая-большая (лидийский), малая-большая (фригийский). "Движение" - вероятно, законченность ("совершенство") произведения, достигаемая через объединение интервалов (или созвучий) кварты, квинты, октавы ("чрез четыре, чрез пять и чрез вся"[20]).

Все это изложено тезисно, без пояснений, важно, однако, что русские читатели познакомились с новыми для них понятиями из области музыкальной теории, еще не применимыми на практике, но расширяющими диапазон знаний. Важны также и общие суждения Спафария о музыке: "Яко великую ползу житию человеческому соделовает и ко благочестию устремляет, и нравы добрыми, и сама часть есть благочестие"[21]. Это усиливает положения анонимного автора "Четвертой мудрости", изложенные им со ссылкой на духовную музыку. Здесь Спафарий от нее отвлекается, переводя мысль в область светской морали[22].

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] См.: Соболевский А. Переводная литература Московской Руси XIV-XVII веков. Спб., 1903; Белоброва О. Личность и научно-просветительские труды Николая Спафария // Спафарий Н. Эстетические трактаты. Л., 1978.

[2] См.: Идеи эстетического воспитания. М" 1973. Т. 1. С. 321-325: "Что такое свободные науки, которым должны обучаться юноши". Далее речь идет о медицине, юриспруденции, о других моментах, важных для воспитания.

[3] "Когда же пришел в Царьград, отдали его учителям, чтобы учился. И в три месяца овладел всей грамматикой и за иные взялся науки, научился же и Гомеру, и геометрии, и у Льва, и у Фотия диалектике и всем философским учениям, а сверх того, и риторике, и арифметике, и астрономии, и музыке, и всем прочим эллинским учениям" // Сказания о начале славянской письменности. М., 1981. С. 73.

[4] Тематика и стилистика предисловий и послесловий // Русская старопечатная литература (XVI-первая четверть XVIII в.). М., 1981. С. 211.

[5] ГИМ, Музейное собр., № 2074, л, 115 об.

[6] Иванов А. Литературное наследие Максима Грека. Л., 1969. С. 94-96.

[7] Востоков А. Описание русских и словенских рукописей Румянцевского музеума. Спб., 1842. С. 562.

[8] Иванов А. Указ. соч. С. 94. ГИМ, Синод, собр., № 921, л. 120 об., 122. Та же диалектика и в рукописи: ГИМ, Синод, собр., № 933, л. 206-209 об.

[9] Указанные пять рукописей следующие:
ГИМ, Чудовское собр, № 298; "Мусина", л. 15 об.- 22 об.
ГИМ, Синод, собр., № 353, л. 224-244; извлечение опубликовано в кн.: Музыкальная эстетика России X1-XVI11 веков. М., 1973, полностью в кн.: Спафарий Н. Эстетические трактаты. Л., 1978. С. 141-153; "Мусика". С. 145-147.
ГБЛ, собр. Большакова, № 318; "Мусика", л. 229-234.
ГБЛ, собр. Румянцева, № 376; "Мусика", л. 256 об.- 258 об.
ГБЛ, собр. Попова, № 66; "Мусика", л. 11 об.- 15 об.
Кроме того, "Четвертая мудрость мусика" вошла в рукописные сборники отдельным произведением:
ГПБ, собр. Общ. любителей древних писем, № 129, л. 1-11; опубликовано факсимиле в изд.: Первое учение мусикийских согласий // Памятники древней письменности и искусства. Спб., 1877. Вып. 6.

[10] Библиотека АН УССР (Киев). Софийское собр.

[11] Протасьева Т. Описание рукописей Чудовского собрания. Новосибирск, 1980. С. 172-173.

[12] ГИМ, Чудовское собр., № 298, л. 15 об.- 16.

[13] Там же, л. 17.

[14] Идеи эстетического воспитания. Т. 1. С. 267.

[15] Там же. С. 267-268.

[16] Цит. по рукописи XVI века. ГБЛ, ф. 299, № 466, л. 346.

[17] Автором этих строк подготовлена публикация "Четвертой мудрости" с комментариями.

[18] О работе Спафария и Долгово см. также: Дополнения к Актам историческим. Спб., 1857. Т. 6. С. 198-199. Цитаты из "Книги избранной вкратце" даются по названному изданию.

[19] Срока - древнерусское название точки как знака препинания. - См.: ГИМ, Синод, собр., № 354, л. 138 об.: "Етимология". Таким образом, "противу срока" - это "против точки", перевод слова контрапункт.

[20] В "Арифмологии" Спафарий поясняет: "Три совершенства от стояния во мусике: диатессарон, сиречь четыре, диапенте, сиречь пять, и диапасон, сиречь через всех гласов" ("Эстетические трактаты". С. 106). Здесь, вероятно, имеется в виду кадансовое завершение на созвучии кварты, квинты и октавы.

[21] Спафарий Н. Эстетические трактаты. С. 39.

[22] Краткую оценку "Книги избранной вкратце" дал Ю. В. Келдыш в "Истории русской музыки", т. 1: "Древняя Русь XI-XVII века", не дифференцируя, однако, "Сказание о седми свободных мудростех" и "Книгу" Спафария и не назвав его имени. Так получилось, что и "Сказание" и "Книга" оказались в числе произведений второй половины XVII века, хотя они разделены как минимум полустолетием. Не отмечено введение Спафарием понятий контрапункта и ладов - в высшей степени важный факт: в русскую музыкальную теорию стали проникать элементы западноевропейской, наука обогащалась вместе с утвердившейся музыкой партесного стиля.