Статья А. Волкова, появившаяся на данном сайте, представляет собой очень показательное явление. Прежде всего - она как бы служит сборником всех тех общих слов, которые принято сейчас писать о русском церковном пении, равно как и образцом логики, обычно употребляемой в таких работах. И с этой стороны она представляет собой крайне интересный материал.

Но, к сожалению, ни с чем другим в ней согласиться практически невозможно. Даже там, где автор подмечает нечто интересное, с чем нельзя не согласиться, развитие, а точнее сказать, перебивка мысли уводит его к чрезвычайно красивым словам и выражениям, ничем, увы, не подкрепленным. Все эти пассажи по поводу "богословия в звуках" или чего-то иного, столь же красивого и заманчивого, увы, ничем не подкреплены. Мало того, они, если вдуматься, способны привести к сомнительным аналогиям. Так, несомненно, что и украшенность иконостаса имеет свой смысл. Но делать на этом основании из ее стиля какие-то вторые святые дары, мягко говоря, необоснованно.

Столь же сомнительна опора на мнения, подобные приписываемому игумену Памве. (Кстати, знает ли г-н Волков, что в науке этот рассказ считается сомнительным по достоверности - и называется "Псевдо-Памва"? (Герцман Е. В. Гимн у истоков Нового Завета. М., 1996, с. 108)) Да, наконец, что же из него можно вывести? То, что некоторые группы монашествующих не переносили пения, как искусства, вообще. Что далее? Причем тут знаменный роспев? Он, во-первых, не только в монастырях звучал, и, во-вторых, где хоть какое-то мнение о нем?

И, наконец, в-третьих. Тот знаменный роспев, который мы знаем, к которому привыкли, жил не очень долгую жизнь. Он появился в рукописях - то есть был признан, как уставной - не ранее 1480-х годов. А в XVII веке уже разражается жестокий кризис. Но и ранее появляются первые предвестники. В XVI веке (по некоторым датировкам - в начале, по другим - во второй половине) появляется "Беседа преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев", переполненная презрением к певцам и певческому искусству. Вначале при ее прочтении кажется, что она направлена только против своеволия роспевщиков, разрабатывающих свои варианты (" кождо их начнет хвалити свое пение, и ни об одном их переводе свидетельства с небеси не было да и не будет"(Рогов А. И. Музыкальная эстетика России XI - XVIII веков. М., 1973, с. 58)). Но потом выясняется, что о том "переводе" о котором было бы свидетельство если не с небеси, то хотя бы от Устава, речи и не идет. Царю и иерархам предлагается просто "скрепить" (т. е. утвердить) один какой-либо "перевод". При этом не ведется, повторю, речи об его некой достоверности, восхождении к Св. Иоанну Дамаскину или о чем-либо таком же! Просто из дисциплинарных целей:

Да, и еще. Любопытно, как в этой же "Беседе" характеризуется пение певцов: "аки волове ревут друг перед другом, в пении том тщатся, ногами пинающе и руками трясуще, главами кивающе, аки беснующеся, гласы испущающе"(Там же). То ли не богословие в звуках! И, кстати, этому верится. Ибо знаменный роспев весьма суетлив. Мера движения в нем, как известно, половинка. То есть движется он энергично. Да и опорные звуки постоянно меняются. Это, как известно по современным примерам, весьма провоцирует певцов дергаться. Очевидно, провоцировало и тогда:

А уж в XVII веке инок Евфросин совсем разошелся. Пошел выступать против раздельноречия - а начал громить знаменный. Ну, написал бы: не понимаем, что поем - так нет же, надо сказать: "Мы же поюще не токмо сами не внимаем, но и хотящим внимати невозможно, занеже и сами не знаем, что поем. Воздух бо точию наполняем криком и вересканием, а ползы ни единыя не обретаем, но паче и вреждаемся:"(Там же, с. 70).

Какова характеристика этих, будто бы "отрешенных от мирского" напевов! Крик и верескание - других слов и не нашлось.

Но честный инок пошел паки далее. Он начал громить саму уставность напевов. То, что в "Беседе Сергия и Германа" подразумевалось по умолчанию, он дает открытым текстом:

"А и тех, ими же сии певцы хвалятся, не сыскати; неведомо, кто где был в которое время, аще и не в давние времена были или по чьему велению таковое пение замыслили: с совету ли Святыя Соборныя церкви и научением ли премудрых некоторых мужей. Книжное бо учение, аще и елинами мужи изобретается и в древние времена, но церкви Божией имена их сведомы. О них же мнози от Святых Отец свидетельствуют и всяк удобь познати может, прочитая со вниманием Божественныя къниги. Сему же знаменному пению и в нем развращению речей начало никто же никако же нигде же может обрести. Мнози бо от сих учителей славнии во дни наша на кабаках валяющаяся померли странными смертьми и память их погибла с шумом"(Там же, с. 71-72).

Комментарии нужны?

А ведь не прошло еще и двухсот лет с момента признания знаменного роспева. По меркам средневековья - ничтожный срок. А если правильна датировка "Беседы Сергия и Германа" началом или хотя бы первой половиной XVI века - то вообще оказывается, что отторжение напева началось чуть ли не ранее, чем через 50 лет:

Вернемся к быстрому движению знаменных напевов. Известно, что, например, в XVI веке одним и важнейших достоинств считались "тихость, благолепность, немятежность". Получается, что им знаменный роспев удовлетворял плохо. Можно найти тому хотя бы косвенные доказательства?

Да. В знаменном роспеве существуют украшения, такие, как лица и фиты. По мнению Н. Д. Успенского, они приблизительно соответствуют юбиляциям в грегорианском хорале(Успенский Н. Д. Фита. - Статья в: Музыкальная энциклопедия, т. 5, М., 1981, с. 827) - то есть напевам особо изощренного рисунка, в которых певцы показывают, на что они способны - а потому движение в них бывает обыкновенно крайне быстрое. Но вот как раз в лицах и фитах, согласно такому авторитету, как М. В. Бражников, движение более замедленное, нежели в знаменном роспеве в целом; во всяком случае, продолжительных звуков в них гораздо больше(Бражников М. В. Лица и фиты знаменного распева. Л., 1984, с. 89).

Как же объяснить такое необычное явление? Мелодическим украшениям везде и всюду, в том числе и в грегорианике, свойственно быстрое движение, придающее мелодике особую отточенность, изощренность. Это вытекает из самого понятия виртуозности. Почему же в знаменном роспеве это правило нарушено?

Ответ, по нашему мнению, может быть только один: русские люди настолько желали не суетливого знаменного, а медленного, плавного, важного движения мелодии, настолько в нем нуждались, что старались его выявить везде, где только было можно - даже там, где логика мелодического развития диктовала мелизматику. Изменить знаменный роспев, как уставной, и тем паче отказаться от него русские люди, старавшиеся соблюдать и букву устава, и предание, не могли. Но вот насытить мелодические вставки тем, что им было мило, они вполне могли. И делали это довольно энергично, показывая тем самым свою приверженность к медленному, плавному - скажем с некоторым преувеличением - хоральному движению мелодии.

Вряд ли нужно подробно расписывать, что, если где-то и искать чего-то уж особо благочестивого, этакого звукосозерцания, "монашеского делания в звуках", то для сего куда более подойдут лица и фиты. Только вот ведь вопрос: стилистически они далеки от знаменного пения в целом:

Нет, не могу признать, чтобы в знаменном пении были всяческие мистические или вроде того качества. Определенные достоинства в нем, да, есть. Но - не сверх того.

А жестокая сущность состоит, по моему мнению, в том, что этот роспев в целом так и остался чужд русскому уху. Он мало что отражает - и ничего особенного не содержит.